«Тони Роббинс везде собирает стадионы»
— Сейчас очень популярны книги об успехе, бизнес-тренерство и прочие лайфхаки «Семь навыков, чтобы заработать миллион». Как вы к этому относитесь?
— Прежде всего надо понять, кто автор. Есть люди, которых я читаю. Сейчас, правда, больше слушаю аудиокниги. С удовольствием послушал Рея Далио — это глава Bridgewater Associates (инвесткомпания из США – Ред.). Потом этот знаменитый гуру, главный учитель в Америке...
— Страшно сказать, Тони Роббинс?
— Да, Тони Роббинс. У него офигительная книга про финансы. Я пробовал слушать его «Разбуди в себе исполина» — уши в трубочку сворачивались. «Будь конгруэнтен!», «Смотри ролики Гитлера и Сталина, повторяй!» — это для меня за гранью. А вот про финансы, где он берет интервью у успешных финансистов с Уолл-Стрит, очень достойно.
Ну, и по ЗОЖу — мне нравится Мирзакарим Норбеков. Хотя многие к нему относятся как к шарлатану. Главное в любой такой книге: ничего не принимайте за абсолют и относитесь критически.
— Что-нибудь работает?
— Я никогда не был сторонником follow guru. Вот меня приговорили к операции, я уже собирался сдаваться. Полгода позанимался по некоторым принципам Норбекова и пришел к врачу — оказалось, показаний нет. Причем я же ленивый, использовал 2% его практик, наверное. Так что работает позитивное отношение к жизни и критическое отношение к тому, что ты читаешь. Бери то, чему доверяешь и что тебе подходит.
Я знаю много наших деятелей, которые издают книги. Человек ничего не сделал, «кинул» массу людей, а дает советы. Другой 10 тысяч долларов только по телевизору видел, и пишет книги «Как сделать корпорацию на миллиард».
Когда человек рассказывает вам, что научит делать успешные бизнесы, а его 20 последних проектов разорились, о чем разговор? Как говорил Козьма Прутков: «Если на клетке со львом написано “Буйвол”, не верь».
— Почему тренинги и коучинг так популярны в России?
— Продавать надежду — самый выгодный бизнес. У нас феноменальный успех курсов по успеху, ЗОЖу или похудению, типа «Бешеной сушки», или «Бизнес-молодость».
Поэтому старейший прибыльный бизнес — церковь. В Америке это просто: Рон Хаббард основал дианетику, а следом церковь саентологии, и горя не знал. Не можешь основать церковь, продавай надежду: «Будете меня слушать — станете успешными! Я же стал». Главное опустить в своей речи, что стал только потому, что вы его слушаете. У тех, кто реально успешен, редко есть время пропагандировать. Хотя, есть и крутые исключения.
А Тони Роббинс же везде стадионы собирает. У него реально крутая харизма, и он выработал систему: что-то по делу говорит, кого-то зомбирует. Мне не нравится, я бы вживую не выдержал, чтобы орал мне в лицо.
«Lifestyle-бизнес мы называем 'унылое говно'»
— Если говорить о реально успешных компаниях. Сколько в истории взлета любого стартапа отведено удаче?
— Процентов двадцать. Точнее, это даже не «удача», а обойти wrong timing. В 99-м году мы сделали то, что сейчас зовут блокчейн. Умные люди мне говорили: «Куда ты прешь, рынок еще не там». Было ничего, и вдруг мы говорим: откажитесь от баз данных, хранилищ, пусть будет единая база, много агентов, репозитарий, шлюзы. Готовности не было, а сейчас как раз время наступило.
Для стартапа губительно даже на год-два быть впереди рынка. Мой стартап тогда не накрылся, потому что были другие источники дохода, и я его поддерживал.
— Сейчас мир поделен корпорациями, и любой стартап сожрет условный Amazon или Google.
— Нет, конечно. Может стартап развиться и не быть привлекательным. Кто-то называет это lifestyle-бизнес, мы называем это «унылое говно». Компания может развиться и выйти на свой уровень насыщения, она прибыльная — и что?
Чтобы стартап покупали, он должен быть технологичен, интересен по команде или денежным потокам. Лучше, когда совпадают сразу три условия, но хотя бы одно — обязательно.
— Назовите ваши 3 самых провальных стартапа.
— G-Frank — он рос, все было хорошо, пока не случился большой внутренний конфликт. Фаундеры, муж с женой, развелись. Появились два любовных треугольника, все забили на бизнес. Внешние метрики по инерции росли, и мы поздно включились. Причем «муж» работал как-то через VPN, и умудрился не создать BackUp-базы, а счета не оплачивал. Microsoft повела себя по-свински — стерли эти базы за неуплату. Мы пытались все оплатить и восстановить, но бесполезно. В итоге не нашли, кому передать знамя, плюнули и закрыли его. Хотя было 2 млн юзеров.
Второй проект существует — LinguaLeo. Там у нас получилась неудачная история с соинвесторами. Несколько раз произошла демотивация всех, мы перестали играть первую скрипку, у нас остался мизерный процент. Но новая команда вытащила проект, добилась безубыточности и роста, желаю им расти дальше.
Было несколько проектов, у которых развалилась инфраструктура, и проекты перестали получать следующее финансирование. В основном, рекламные. Некоторые удушили партнеры — «Яндекс» и «Мэйл». Типичный пример: ты работаешь, а они вдруг меняют схему. Раньше давали discount 25%, теперь его не будет. А у тебя подписаны договора на год вперед. Или как «Яндекс» удавил один наш стартап: «Нам не нравится качество вашего трафика, мы вам не заплатим». 15 млн рублей — для стартапа существенно, он разорился.
Поэтому теперь мы как открещивались связываться с государством, не ходим в рекламу. Рынок поделен, и монопольщики творят что хотят. Все эти истории случились с российскими стартапами. На других рынках тоже бывает. Но радует, что процент неудач у нас незначительный.
«Мы не переделаем общество быстро»
— Почему вам так не нравится общаться с государством?
— Кинут, еще и виноват будешь. Я либертарианец и считаю: чем меньше государство вмешивается в экономику, тем лучше. Понятно, что в нашем государстве однопартийного типа государство везде и его вмешательство становится императивом. Но такое не только у нас. В Америке самый большой заказчик — государство. И там тоже плохо. Это приводит к перекосам, коррупции и нарушению конкуренции. Контракты даются тем, кто лоялен и интегрирован. Поэтому мы стремимся не ходить в такие проекты ни в какой географии.
Государство должно обеспечивать условия существования и развития за счет безопасности и законодательных рамок регулирования — антимонопольное соглашение, защита бизнеса и независимая судебная власть.
— В одном из интервью вы говорили, что финансовые рамки — это благо. Можно ли сказать, что сейчас российская экономика сплошь в рамках, и это классно?
— Не могу сказать, что мы в рамках. У нас ведь даже рост есть, если верить Минфину.
— Допустим.
— Конечно, «есть ложь, наглая ложь и статистика», но цифры же существуют.
Сейчас у нас два пути. Первый — самостийный, это опять закрыться. Тогда нужно иметь серьезный внутренний рынок потребления и достаточно технологий. Как получилось в Китае. Второй вариант — нужно быть интегрированными в глобальную экономику, а мы отходим от нее все дальше.
Что касается рамок — обидно быть на нефтяном поводке. Я смотрю на мелкие страны, те же Южную Корею и Израиль, — они не имея ресурсов, обладают огромным ВВП и количеством прорывных технологий. Мне даже нравится, что Китай с закрытой экономикой, создал условия, чтобы появились AliBaba и инвестиционные фонды.
— В чем проблема России?
— Мы не переделаем общество быстро. Мы тысячу лет живем в нынешнем направлении.
Есть ведь два варианта законодательных форматов — Common и Civil Law. Английское «островное» законодательство — Common Law — заточено под инновации. Его уже скопировали Белоруссия и Казахстан, и вскоре они начнут нас обгонять.
Другой фомат — Civil Law. По нему живет материк, те же Германия, Франция. Эти правовые нормы подходят для предприятий. Если мы хотим сейчас снова строить «КамАЗы» и «Лады», все нормально, у нас закон — калька с Civil Law.
Но лучшие пути — свобода и пропаганда предпринимательства. Плюс нельзя кошмарить бизнес, создавать негативный образ предпринимателя.
— Три сферы, куда сейчас вкладываться не стоит?
— Все, что связано с государством. Я не инвестирую в недвижимость, там правила игры меняются в любой день. И не инвестирую в корпоративные бонды — брать на себя риск эмитента, получая гораздо меньший апсайд, неинтересно.
— Киберспорт — перспективно?
— Если вы понимаете в нем, это одно из самых перспективных направлений с точки зрения объемов рынка и скорости роста.
Еще из перспективного: digital health; видны большие прорывы в финтехе; начались изменения цифрового рынка; шеринг-экономика; productivity и консьюмерские направления.
Для VR/AR пока просто рано, но это будет. Плюс мы смотрим на искусственный интеллект и нейросети. Много [медицинской] марихуаны, но это спекулятивное направление: запретили-разрешили, да и оно все равно окологосударственное.
— Что должно случиться, чтобы вы пошли в политику?
— Ничего, никогда. Я не умею врать, приспосабливаться, коррумпировать. Да я и в олигархи не хочу попадать, у меня сбалансированная жизнь. Каждый день ко мне приходят умные люди и чему-то учат. Идти в политику, чтобы делать мир лучше? Я и так этим занимаюсь.
«Собянин — провидец, футурист»
— В одном из интервью вы назвали четыре главных для себя города: Вена, Нью-Йорк, Тель-Авив и Москва. Все-таки, какой самый любимый?
— Зависит от времени года. Летом — Москва. Осенью-весной — Тель-Авив. Вена хороша в любое время года. В Нью-Йорке стараюсь бывать поменьше: очень много суматохи. Даже в сравнении с Москвой, которая все время стрессует, а я не люблю быть в напряжении. Просто в Москве я знаю, что даже если буду неделю напрягаться, на выходных расслаблюсь.
— «Москва похорошела» — уже мем.
— Она похорошела давно. У меня такое ощущение начало складываться еще при Юрии Михайловиче [Лужкове — с 1992 по 2010 гг. мэр Москвы]. Реально бросилось в глаза: кажется, в конце нулевых начали заниматься парками. В городе расширили пешеходные зоны, и это хорошо. Правда, пробок стало еще больше.
С другой стороны, вчера в очередной пробке я придумал классное [обоснование]: Собянин — провидец, футурист. Нужно расширять пешеходные зоны, потому что шеринг-экономика развивается. Количество личных автомобилей будет уменьшаться, беспилотники этот тренд продолжат, авиатакси — усилят. Так какого черта держать все дороги под машины? Если он смотрит на 15 лет вперед, то все делает правильно.
— Почему за шеринговой экономикой будущее?
— Население становится мобильным. Будет меняться не только транспорт, а многие области, включая жилье. Раньше нужно было селиться возле заводов, поэтому города становились конгломератами. Сейчас такое нагромождение, как Москва, непонятно. Если бы сюда не стекался весь бюджет, народу было бы меньше.
Когда имеешь такую большую территорию, населению лучше рассредотачиваться. Мы придем к чему-то более-менее унифицированному. «Широка страна моя родная», так чего жить в одной Москве?
Сейчас как: я купил квартиру и должен оплачивать ее 10-20-30 лет, потом внукам завещать. Зачем? В нормальной экономике я могу жить на Таганке, а потом переехать на Северо-Запад. В Питере мне хорошо — поживу там, перееду в Екатеринбург. При наличии интернета и работы, не привязанной к месту производства, люди — полностью перетекающая масса.
— Тогда зачем люди ввязываются в ипотеку под немыслимые проценты?
— Люди не мыслят в моей логике. Во-первых, еще не созрели условия для этого. Не появился тот, кто дисраптит (от английского disrupt — «разрывать», — Ред.) рынок. Он появится.
Даже я 5-10 лет назад не был готов отказаться от личного автомобиля. В такси были убитые машины, а за рулем — «Дорогу покажешь?» Теперь понятно, кто и на чем тебя везет, за какие деньги. В цивилизованных рамках это становится более привлекательным, чем владение. А если еще и оценить стоимость.
— Недвижимость все-таки не каршеринг.
— Во всех городах [где я часто бываю] у меня есть жилье — где-то свое, где-то арендованное. И везде я должен его поддерживать в нормальном состоянии.
Когда возобладает шеринг-экономика, я буду понимать: еду сюда на неделю и живу, туда — на месяц. Тот же [сайт посуточной аренды] AirBnb сейчас не очень подходит, ты все равно приезжаешь в «чье-то жилье». А будет — ничье. Зашел в дом или квартиру, там базовые удобства. Подключился к профилю — все под меня персонифицировалось. Пробыл неделю, тапочки в урну кинул — их заменят для другого человека.
«Оценки не должны быть мерилом или стимулом к обучению»
— В IT популярны истории, как кто-то бросил учебу и стал успешным. Вы в школе вы были отличником, не стыдно?
— Стыдно, потому что у меня была школа со спортивным уклоном. А стыдно, потому что за меня воевали две физические и математическая школы — я побеждал на всех Олимпиадах. Проблема была в том, что я жил в одной минуте от своей «спортивной» школы, и там были все друзья. Я обленился и остался в ней, так что мой уровень [подготовки] в последние годы старшей школы не вырос так, как мог бы. Зато я получил разряд по прыжкам в высоту. Звание КМС по шахматам в спорт мне не засчитывали.
— У вас пытались списывать?
— Почему пытались, я сам давал, да еще за полкласса решал задания. За соседа по парте — вообще выпускные и вступительные экзамены.а
— И какой профит?
— Никакого. За мороженое что ли помогать? Может поколение поменялось, у нас такого не было. Моя одноклассница закончила с «золотой» медалью, и ей я тоже помогал.
— Вы дрались в школе?
— Почти каждый день. Бывало, могли и в школе схватиться, а так ходили на пустырь драться. Все же по-рыцарски было. Хотя есть история глупости. У меня был приятель — на два года старше и куда здоровее. Мы оба занимались борьбой: я классической, он — вольной. Помню, он лупил меня и хотел, чтобы я признал поражение. А я упорно отказывался, так что побил он меня сильно.
Или вот по-настоящему стыдная история. Парень тоже был старше, но более хлипкий. Скотина та еще, и я собирался его побить, но не взял в расчет его двоих дружков. Вообще, я не бегун, но тогда удирал от них быстро. Тогда мне было и стыдно, и обидно.
— Вы остались без «золотой» медали из-за поведения?
— Это было связано с моим происхождением. Как тогда говорили, «инвалид пятой графы». («Пятая графа» в паспорте СССР отвечала за национальность — Hi-Tech). Медаль — ладно, обидно было, что пришлось сдавать все четыре вступительных экзамена в ВУЗ вместо двух.
До 8 класса я вообще был звездой. Победил на областной Олимпиаде, и меня послали на Всесоюзную, в Минск. Было сложно, из пяти задач решил три, но в Топ-5 вошел. Возвращаюсь, а у нас конец четверти, собрание класса. Наша классная, математичка Надежда Ивановна, объявляет оценки за четверть и вдруг:
– Рябенький — «четыре».
– Надежда Ивановна, вы ничего не перепутали? — я оторопел.
– Нет, ты много пропустил.
И потом случилось то, за что мне реально стыдно. Я сказал ей, что вообще-то ездил на Всесоюзную Олимпиаду и у меня с собой листок с задачами оттуда. Я вышел к доске и прямо перед классом нагло ей бросил: «Надежда Ивановна, если вы хоть одну из этих задач решите, ставьте мне вообще “двойку”! Не решите — “пятерку”». Она побагровела, выскочила из кабинета. Меня вызвали к завучу на разговор и так далее. Но пятерку поставили.
— Сейчас часто возникают скандалы между учителями и учениками в школах. В чем проблема?
— Мы накануне смены парадигмы образования. Оценки не должны быть мерилом или стимулом к обучению. Интерес, творчество, стремление к знаниям — так должны мотивироваться дети. А не фразами: «У Петеньки “пятерка”, а у тебя — “тройка”, потому что ты лодырь». Это путь в никуда. Люди, которых заставляют, получают только отвращение к предмету. Какие-то итоговые тесты можно оставить, но сам формат пора менять.
— Как у вас появилась тяга к иностранным языкам?
— Первый позыв был в 12 лет. Я подписался на журнал «Пионер», а там начали печатать «Алису в Стране Чудес» в переводе Бориса Заходера. Он в предисловии написал, что сказка такая замечательная, что ради нее он выучил английский. Мне очень запало, и я решил повторить этот путь. Лет через 15 все-таки прочел «Алису...» в оригинале.
Вообще нас учили языкам кое-как. В школе у меня была «пятерка», я был лучшим в институте. А язык я ни фига не знал. Уже в Мурманске познакомился с девушкой-переводчиком, которая говорила на пяти языках. Она сказала: «Читай и читай. Даже если сначала не понимаешь». Стала подкидывать мне книжки, первой была «Devils alternative» Фредерика Форсайта. Потом я записался в городе в библиотеку в отдел иностранной литературы, и читал все, что попадалось под руку.
Еще одним толчком была командировка в Норвегию, когда я работал в ELecs. Условия были простые: едут те, кто говорят по-английски и водят машину. Времени — две недели. В итоге я поехал.
— Есть много лайфхаков по изучению языка, назовите свои?
— Должен быть интерес к языку. Выбрать правильный курс, практиковаться, не бояться повторять и не стесняться. Возраст значения не имеет. Лет десять назад я начинал учить китайский. За иврит взялся, мне было за полтинник. Работает погружение в среду. Фильмы, книги, аудиокурсы. Вот в Израиле практически все говорят по-английски, потому что там все фильмы были на оригинале с субтитрами.
«В СССР был взаимозачет. Взяток не было»
— Вы были отличником и не поехали учиться в Москву, остались в Гомеле. В разных источниках пишут, что чуть ли не из-за лени.
— Какой там, опять же, я был «инвалидом пятой графы», и меня никто не взял бы. Так что я решил даже не дергаться. Поехал с родителями в Одессу, потом быстро сдал вступительные [в Гомеле] и уехал в Ялту. Москва мне была интересна. Я мечтал об МФТИ, Мехмате МГУ, МИФИ. Хотя в Питер хотел даже больше: ЛИТМО, ЛЭТИ. Но толку от моих желаний.
Мой приятель, тот вообще выиграл Всесоюзную Олимпиаду и в Лондоне на международной занял второе место. А на мехмат МГУ вдруг не прошел. Бывает. Тема была такая: чтобы поступить в ведущие ВУЗы Москвы или Питера, имея соответствующую графу в паспорте, надо быть прописанным в городе.
— Закончив институт, вы уехали в Мурманск. Есть мнение, что в России люди вяло реагируют на переезды. Когда выпадает шанс перебраться в другой город из-за работы или учебы, а не по нужде. Как с этим было в СССР?
— Переезд был одним из лучших решений. Я был женат и видел два пути: сидеть на шее у родителей или поехать осваивать крайний Север. Выбрал второе. Моя жена была оттуда, так что ее родители помогли нам вначале снять квартиру.
В остальном, в Мурманске я работал в городском агентстве «Аэрофлота». Вся моя работа была — чинить девчонкам телефоны, калькуляторы.
У нас стояла стойка по выписке билетов «Сирена». С ней все было плохо: она горела каждый день. Я со своим инженерным образованием ничего не мог сделать, главный инженер приезжал — тоже бестолку. В какой-то момент мне надоело, и я «закрыл защиту» — закоротил саму на себя. «Сирена» перестала гореть. Теоретически так делать нельзя из-за пожарной опасности, но все обошлось. Да и от горящей стойки опасности было точно не меньше.
— Достать билеты на самолет на Севере сложно, вы помогали?
— Была негласная система взаимозачетов, никто никому ничего не платил. В «Аэрофлоте» я проработал ровно полгода, и потом еще 10 лет жил в Мурманске и пользовался этими связями.
В советское время это был взаимозачет. Взяток не было. Просто ты приходил ко мне: «Надо срочно в Питер улететь». А очереди за билетами огромные. Я организовал. Потом прихожу к условному Диме: «Помоги с машиной». Дима — к тебе: «Можешь место в больнице устроить?». Полное «Ты — мне, я — тебе».
— На черном рынке точно была другая система. Что самое крутое вы купили у спекулянтов?
— Зарабатывал я прилично — в Мурманске были надбавки. Так что через пять лет там я залез в кабалу и купил кооперативную квартиру. Мне нужно было ее обставить. Первую премию я получил в Центре научно-технического творчества молодежи — 2 тысячи рублей. При средней зарплате в 100-120 рублей. Потом пошел в бизнес, получил бонус в 10 тысяч. Огромные деньги!
Поехал я с приятелем в Питер на какой-то «Товарный двор». Все было очень стремно. У меня через какую-то дырку в заборе спросили только: «Что надо и какого цвета?». Я отдал все деньги и уехал обратно с ощущением, что я полный лопух. Но ничего, через некоторое время пришла телеграмма, мол, контейнер с мебелью доставили. Причем мебель польская, румынская, только кухня и холодильник «Бирюса» у меня были отечественные.
«Основная часть населения смотрит наверх и ждет, что дадут»
— Вы ушли из «Аэрофлота» главным инженером?
— Я дорос до ведущего конструктора. Для Главного надо было вступить в Партию, а я не успел. Хотя стремился, когда только пришел в 23 года, сразу написал заявление. Тогда я был идейный, хотел коммунизм построить, но глаза открылись быстро. Написал заявление, и мне ответ: «У нас партия рабочего класса, а ты — гнилая интеллигенция. Постой в сторонке, будешь 12-й». А я был такой весь активный-переактивный в комсомоле, и вдруг на квартиру 13-й, в партию — 12-й. Удар по идеалам. После начала перестройки меня все-таки позвали в партию, но я отказался.
— Откуда сейчас у многих такая ностальгия по СССР?
— Основная [часть населения] что при царе, что при советской власти смотрит наверх и ждет, что дадут. Для этих людей чем больше соцгарантий, тем лучше. Предпринимательской жилкой обладает небольшое количество людей, еще часть — просто находится около «трубы», системы. Эти люди стали выгодоприобретателями: смогли забрать заводы, ресурсы или придумать что-то с нуля.
В СССР было много хорошего: бесплатная медицина, достойное образование. Но были и талоны на питание, и в магазинах шаром покати. Деньги были суррогатом. Иметь их много нельзя — посадят, да и смысла нет, потому что покупать нечего. Из-за этого была большая духовность, энергию направляли в другое русло. Пирамида была простая: базовые потребности обеспечены, дальше — обсуждаешь книги, пишешь стихи и картины.
— От чего вы обалдели, когда впервые оказались за границей?
— Туристическая поездка, 85-й год, Венгрия. Что-то невероятное. Перелеты были из Москвы, и нас поселили в гостиничном комплексе Измайлово, а он принадлежал «Интуристу». Уже там я ходил с вытаращенными глазами. Потом посадили в новый ИЛ-86 и привезли в Будапешт.
Голова пошла кругом: «Кока-кола не по талонам?!», «За 10 долларов можно купить двухкассетный магнитофон?!». Деньги у нас были, мы же хорошо зарабатывали на Севере. Плюс разрешали две бутылки водки вывозить — продать или обменять, и 500 рублей наличными. Я вернулся домой весь такой шмоточник.
— Спецслужбы не контролировали?
— В первый раз я этого не почувствовал. И вели мы себя раскованно. Особенно поразил вольный город Шопрон. Мы пошли на дискотеку, задружились с местными. В последний день там кутили, конечно, и нам говорили: «В сторону Австрии не смотрите, оттуда пахнет капитализмом!». А одна девчонка договорилась в венгром-водителем, он ее под одеялом провез в какую-то австрийскую деревню, напоил пивом. Мы ей так завидовали — побывала в капстране!
Контроль, конечно, был. На следующий год я ездил в тогдашнюю Чехословакию и снова в Венгрию. Нас повезли на какой-то памятник Советским воинам, а я уже был там год назад. Меня тоска обуяла, я с несколькими ребятами говорил в стороне о чем-то своем. Потом руководительница приходила пугать, что напишет куда следует, что я антисоветчик и меня больше не выпустят. А уже на границе попался парень-диджей из Мурманска. Он накупил пластинок Майкла Джексона и Modern Talking, которые были запрещены в Союзе. Хотя это был уже 1986-й, и после Новогоднего Голубого огонька были Мелодии и ритмы зарубежной эстрады. На границе шмонали всех. А у диджея все отобрали и пригрозили завести дело. Благо я вез только книги, причем советских издательств, которые в СССР было не купить.
«В какой-то момент от русских устали. А сейчас нас боятся»
— Когда вы поняли, что мир вокруг круто меняется и надо уходить в бизнес?
— Щелкнуло, когда появился указ о разрешении предпринимательской деятельности. 86-й год, вроде.
Мне нравилась моя работа в конструкторском бюро. В том числе потому, что мы каждый год ездили в Керчь — испытывали наш подводный робот. Там познакомились однажды с местной компанией. И зашла речь о том, что ребята, которые нам шашлыки жарили, делают на этом по 60 рублей в день. А я круто зарабатывал — 300 рублей, на юге пальцы мог гнуть! И вдруг слышу, что человек просто мясо крутит и больше тысячи получает. Купить на эти деньги все равно нечего, но сам подход!
Тогда мы создали творческую группу: продавали предприятиям разные проекты. И я переквалифицировался в программиста, потому что паять могут все.
— В 90-е вы работали в фирме ELecs и открывали филиалы в регионах. Ольга Ускова, которая основала Cognitive Technologies, рассказывала мне, что в те времена бизнес можно было вести только с железным характером.
— Ну, под печать рассказывать не хочу. С «братками» мы дел не имели, потому что заключили договор с охранной фирмой — одной из первых, «Алекс». Как они решали вопросы, уж не знаю. Кроме того наш бизнес состоял из тех активов, которые вечером поднимаются и идут домой. То есть, отнимать непонятно что. Поэтому в ИТ почти не слышно было про такие истории.
Открывать филиалы даже в регионах было несложно: приезжал в город, который знать не знал. Где точка влияния? Сейчас я бы пошел в мэрию или церковь, тогда — в горком партии. Находил начальника горплана, лил ему пургу в уши, что мы сделаем тут город-сад. Потом находил кого-то, кто становился нашей опорой. Притаскивали его в Москву, обучали и возвращали.
— В 1990 году вы ездили в Тайвань. Что удивило?
— Капиталистический Китай. Я просто обалдевал, а от меня обалдевали еще больше. Такое животное как «русский» было в диковинку. Меня хватали и на руках носили. Сегодня приедешь — разве что не плюнут.
Мне понравилось все: природа, культура, еда и культура производства. У меня же было задание наладить производство. Потом я поехал в Сингапур, там мы тоже открыли фирму.
— У вас было ощущение, что Азия вскоре так рванет в техническом смысле?
— Было, и мы с Азией не конкурировали. Если не можешь бороться с явлением, нужно его возглавить. Поэтому, когда наша фирма переехала из Москвы в Будапешт, а потом в Вену, мы открыли компанию — ATH, Asia Trade House. «Азиатский Торговый дом». Мы видели, что рынок открывается, и не планировали заниматься только компьютерами.
В Гонконге я познакомился с индусами. Русские тогда производили непонятное, но очень хорошее впечатление, и мне везде открыли хорошие кредитные линии. Можно сказать, мой стартап получил финансирование. И мы начали экспансию.
Мы с партнером посчитали, что если через 15 лет заработаем по 100 тысяч долларов, будем богаты как Крез. За два года заработали каждый по миллиону.
— Спустя время, чувствуете разницу в отношении к русским?
— Тогда мы были в диковинку. Нам все прощалось, все нас любили, хотели проявить внимание. В какой-то момент от нас устали, потому что мы стали ездить и пальцы гнуть. А сейчас нас боятся.
Недавно раз я был в Лиссабоне. В отеле на ресепшен сидела американка. Увидела мой паспорт и так переживала: «Русский, выборы, Америка, хакеры». Я поржал: «Скоро праймериз, вы скажите, кого надо, и я все обеспечу». Есть такой дебилизм. С одной стороны, смешит, с другой — грустно.
«Биткоинов ограниченное количество? Давайте их в «Красную книгу» занесем»
— Когда и где вы поняли, что будущее — за интернетом?
— Подтолкнул кризис. Мы изучали интернет в 96-м, но слабо его понимали. ATH мы как раз переименовали в Advance Technology Holding и открыли «дочку» ATD — только там Development. Меня пинали: давай делать провайдера. Как раз в Москве появился «Демос». А я слабо втыкался в тематику, не понимал, как на этом можно зарабатывать. Да и неясно было как финансировать кап вложения.
В Москве был Детский компьютерный клуб, который сделали Каспаров и Степа Пачиков из ParaGraph. Там многие лидеры ИТ собирались по вечерам каждую неделю. ParaGraph тогда был в стадии развода с Silicon Graphics. Жора Пачиков меня соблазнил участием в компании по виртуальной реальности. Я съездил с ними в Силиконовую долину, помог им сделать Management Buyout (выкуп доли компании — Hi-Tech). Потом стал председателем Совета директоров Parallel Graphics, начал погружаться. Потом мы разошлись во взглядах на стратегию развития, я сделал свою компанию UnitSpace, и в 99-м уехал в Нью-Йорк. Набивал шишки, но в результате мы сделали технологии. Много сделал ошибок — да все. Теперь учу, как их не делать.
— Вы как раз попали на крах доткомов в 2001 году.
— Мы были на волне: было внимание аналитиков Wall Street и индустрии, подписали соглашение с Microsoft и PurchasePro. Последние были партнером America Online, которая только что купила CNN. Я уже, как говорится, подбирал себе Maseratti, и оказалось, что вся история PurchasePro дутая. Хоть они были публичные, это не мешало им искажать отчетность, не говоря об информации для партнеров.
Поняли мы это не сразу. У нас было двустороннее соглашение, и они все никак не платили нам за технологии. Зато стали требовать деньги за рекламу — якобы мы на главной странице у них стоим. Мы подняли статистику, а там два перехода за месяц. При заявленных трех миллионах у них на сайте, просто случайных переходов к нам было бы на порядок больше. Оказалось, у них ни фига нет. Мы разорвали соглашение, потом случился крах доткомов и «nine-eleven» (теракт в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года — Hi-Tech). Я расстроился и переехал в Москву.
— Почему вас так потряс теракт 11 сентября?
— В тот день я как раз был в Москве, хотя должен был лететь в Нью-Йорк 10 числа, но клиент попросил остаться закрыть контракт. Офис в Нью-Йорке у нас был в 800 метров [от «Башен-близнецов"]. Месяца через два я туда приехал, у нас еще лежала пыль в 3 см. У человека, который возглавлял офис, крыша «улетела». Он украл небольшую сумму со счета и исчез, я его еще лет 12 не видел. Как-то столкнулся с ним в аэропорту, он толком ничего не мог объяснить. А недавно прислал резюме — как ничего и не было.
— Криптовалюты сейчас — «новый крах доткомов»?
— Да и это было предсказуемо, не нужно быть провидцем. Биткоин только вырос до полутора тысяч, я говорил, что оно грохнется через 8-10 месяцев. Так и произошло. Ажиотаж был нездоровый. Положили перед нами фантики, ракушки и пуговицы. И вдруг говорят: «Фантики будут стоять столько-то, мы так договорились». А почему? Кто? Что?
Bitcoin doesn't have any intristic value. «Биткоин дорого производить, и поэтому он будет стоить дороже». Ну, не производите. «Их будет все меньше!» И что? Давайте в «Красную книгу» занесем. Золото — общепризнанное средство платежа. Вот когда все договорятся, что биткоин такой же — хорошо.
Вот блокчейн будет идти семимильными шагами. Ну и осталась история с токенами, пока тоже полный bullshit. Новое поколение сказочников: Андерсен в отпуске, пришли братья Гримм. Со своими токенами идут за инвестициями, проводят ICO. «Дайте нам 100 миллионов!». Причем иногда по 100 млн поднимают люди, которым и 50 тысяч никто не давал. Теперь они снова на том же дне, но с обманутыми вкладчиками. Так вы сделайте сначала хоть что-то.
Ещё почитать:
