Карантин и другие вынужденные ограничения свобод, введенные из-за пандемии коронавируса, разделил россиян на два лагеря: самоизолянтов и скептиков. Но даже самые послушные беспокоятся, что «эпидемиологические» ограничения могут остаться надолго. Недомолвки и опасения вызывают всплеск фейков и слухов, подчас абсурдных, констатируют социальные антропологи. О том, почему пандемия — лучшее время для фейков, почему люди продолжают им верить и что произойдет с россиянами, когда коронавирус наконец отступит, «Ленте.ру» рассказала старший научный сотрудник РАНХиГС, социальный антрополог и фольклорист Александра Архипова.
Лента.ру: Как в разных странах в разное время боролись с эпидемиями? Почему даже сегодня многие до сих пор всерьез не воспринимают опасность коронавируса?
Александра Архипова: Когда болезнь приходила в страну или в какой-то город, то всегда было два разных типа реакции. Это либо максимальные ограничения, запрет на выезд, изоляция. Знаете, откуда пошло слово «карантин»? На итальянском quaranta — это число «сорок». В середине XIV века по Европе прокатилась пандемия чумы. Прибывающие в Венецию корабли должны были на сорок дней бросить якорь за пределами гавани, чтобы не завезти в порт «черную смерть». За этот срок, если кто-то из членов экипажа был инфицирован, болезнь давала о себе знать.
А второй тип реакции — отрицание. Он встречался и в Венеции. Чтобы не рушить торговые связи, власти убеждали всех, что на самом деле чумы нет.
В 1830-м году в Россию пришла страшная эпидемия холеры. Москва и Петербург закрылись на карантин. Люди умирали. Богатые занимались самоизоляцией в стиле XIX века: запирались в домах на территории города или в поместьях и велели дворникам не пускать к себе чернь. Считалось, что это бедные люди разносят болезнь. В это самое время некоторые английские газеты писали, что в России все преувеличено, а на самом деле не так страшно. И вообще это дикая страна, там дикие нравы. Поверили только, когда холера добралась до Европы.
Реакция на современную пандемию «ковида» в мире точно такая же. Есть предельные скептики и предельные паникеры — две крайние точки отношения к проблеме. Все остальные люди как бы располагаются между ними. Количество скептиков очень сильно зависит от количества заболевших в стране.
Но скептицизм начинает резко уменьшаться, когда вокруг тебя, вокруг твоих знакомых, знакомых знакомых, то есть в первом и втором ближних кругах начинают появляться реальные люди, которые заболели или, не дай бог, умерли. Есть такое социологическое понятие not in my back yard («только не на моем дворе»). Люди начинают реагировать на какие-то изменения, когда неприятность буквально приходит на их «задний двор», то есть в предельное личное пространство. До тех пор, пока ситуация с коронавирусом касается людей нам незнакомых, число скептиков будет сохраняться. Так было и в других странах, сегодня охваченных эпидемией. Но пока эта несоразмерность — когда в одних странах уже творится ужас, а в других еще все спокойно, — позволяет смотреть на ситуацию свысока.
Когда люди понимают, что опасность уже пришла «во двор», то к ограничениям, затрагивающим свободу, относятся как к спасению?
Мы сейчас в режиме реального времени наблюдаем процесс пересборки общественного блага. Ограничения свободы, карантин — это ведь не только принудительные меры государства. Еще до распоряжения мэра Москвы и до выступления президента было много людей, которые добровольно сидели в изоляции и всячески призывали к этому остальных.
В 1760 годах в Англии бушевала оспа, было много жертв, особенно среди детей. В этот момент против натуральной оспы появилась вакцинация — людям прививали коровью оспу, которая считалась менее опасной и давала иммунитет. Возникла общественная дискуссия, которая длилась не один год, основанная как раз на этой переоценке общественного блага. Образованные люди, в том числе английская интеллектуальная и политическая верхушка, требовали, чтобы все привились для создания иммунной защиты. Сторонники прививок говорили, что мы должны прививать детей, должны прививать себя и тем самым спасти мир, создать искусственную преграду болезни.
Королева Виктория привила себя и своих детей, тем самым подав пример. Однако в это же время появилось много людей, которые отказывались от прививок, полагая, что это может быть опасно детям. Они считали, что государство не имеет права вмешиваться в этот вопрос. Возникло первое движение против прививок. Английское правительство установило огромные штрафы для отказников. Начались бунты против вакцинации. Все закончилось введением уголовного наказания. И только после этого распространение оспы удалось остановить. То есть вопрос, «можно ли для общественного блага хотя бы на время ограничивать права», стоит ребром уже давно. Единственное важное отличие современной пандемии от других случаев — это то, что она одновременно, где-то с небольшим зазором, охватывает практически все страны. И можно в живом режиме наблюдать, как перестраивается мир.
Сегодня что конкретно изменилось?
Социальная адаптация идет всегда. Было бы иллюзией считать, что человек, как некое дикое животное, раз и навсегда приспособился к природным условиям. Нет, это непрерывный процесс. Момент, когда бабушка 75 лет берет смартфон и начинает учиться им пользоваться — тоже социальная адаптация. Это способ, позволяющий человеку привыкнуть к новым условиям.
На фоне пандемии новые формы появляются стремительно, потому что меняется мир вокруг. Сейчас мы зафиксировали три типа практик по взаимодействию между собой. Первый тип — низовая солидаризация. Люди начинают объединяться и помогать друг другу. Классический пример для России — объявления в подъездах: «Дорогие пенсионеры, не ходите в магазины, там опасно. Позвоните по телефону, мы принесем вам еду». Кто-то помогает мамам занимать детей. Подобные практики солидаризации — содержательны, речь о реальной помощи.
Есть ритуализированные практики. В странах Европы, где большое количество зараженных и больницы переполнены, в Италии, Франции, Испании, Швейцарии и во многих других, в 8−9 утра начинают массово аплодировать с балконов медикам.
Бывает и наоборот — антисолидаризация. Это истории про то, как с людей в метро и в других публичных местах срывают медицинские маски. Или оскорбляют тех, кто их носит. Мы зафиксировали единичные случаи и в России.
Почему это происходит?
Это агрессивное действие показывает окружающим, что человек излишне наводит панику. А мир совсем не меняется, и не нужно стремиться нарушить стабильность.
Наконец, третий тип — практики надзора и контроля. Это относится к вопросу о перераспределении общественного блага. Людям свойственно стремиться контролировать тех, кто, по их мнению, нарушает общественное благо, является таким «безбилетником».
То есть пользуется незаслуженными привилегиями?
«Безбилетник» — социологический термин. Это, например, те, кто учит детей в государственной школе, ходит в поликлинику, но при этом не платит налоги. И сейчас во многих странах появился низовой контроль граждан за нарушителями карантина. У нас до последнего времени ситуация была выражена очень слабо, не публично. Однако из интервью я знаю о людях, которые сами по доброй воле брались отслеживать перемещение своих знакомых и знакомых знакомых, вернувшихся из Европы. Если те нарушали режим самоизоляции, то сообщали об этом в соответствующие органы. Потому что нарушители могут быть заражены, а значит, нанести урон другим. Постепенно такая стратегия может стать более массовой.
Например, в Испании люди сидят в карантине уже не первую неделю. Им точно так же, как и москвичам, запрещено выходить из дома. Можно только на расстоянии ста метров от дома выгуливать собаку, ходить в ближайший магазин и выносить мусор. Испанцы очень много тусуются на балконах или на крышах домов. Если некоторые испанцы видят, что по улице идет человек, то начинают свистеть, кричать, обзывать. Это явление получило название «балконное гестапо».
Ассоциация с фашистским гестапо?
Совершенно точно. Это уже не просто практика низового контроля, а публичное шельмование. По-русски это называется «доска позора».
Как самоизоляция сказалась на бытовой жизни россиян?
Жители крупных городов попали в ситуацию социальной автономизации. Наша привычная социальная сфера разрушается, большинство перешли на удаленную работу. Это создает в жизни каждого из нас ворох новых интересных практик. Грубо говоря — можно ли читать лекцию сидя в пижамных штанах перед монитором? То есть повседневность меняется.
Неизбежно, когда все закончится, эпидемия пойдет на спад, то встанет вопрос — захотим ли мы вернуться в старую реальность? Должен ли преподаватель ехать в одну сторону полтора часа, чтобы прочитать лекцию в живом классе студентов, а потом еще тратить полтора часа на дорогу обратно? Кто-то предпочтет пижамные штаны. То есть загнать народ обратно будет не так-то легко.
Насильственная виртуализация способна вызвать очень интересные эффекты. Изменится структура университетов, которая в основном ориентирована на преподавание в физическом пространстве, встанут вопросы, нужны или маленькие группы слушателей, нужны ли аудитории, нужны ли раздутые администрации.
Психологически люди уже адаптировались к «заточению»?
В России, особенно в Москве, люди сидят на самоизоляции от двух до трех недель, а преподаватели и студенты и того дольше. Самоизоляция — тяжелая штука, и полностью ее вынести нельзя. Мы провели небольшой анонимный дистанционный опрос жителей крупных российских городов о том, нарушают ли они режим самоизоляции и что заставляет их это делать. Участвовали 320 человек. И предварительный анализ показал, что на первом месте из причин нарушения режима самоизоляции — это необходимость двигаться, невозможность находиться в одной комнате. Люди убегают ночью в лес, чтобы обрести движение. На втором — необходимость купить что-то, чего нет в ближайшем магазине. Проблема с доставкой ни для кого не секрет. И на третьем — необходимость заботы о пожилых родственниках. Но это, повторюсь, пока предварительные результаты.
Кроме социальных перемен пандемия — это еще и ворох слухов, фейков. ВОЗ объявила фейки даже не социальной проблемой, а медицинской. Почему?
Для лавины новостей и слухов Всемирная организация здравоохранения ввела специальный термин — «инфодемия», как бы производный от «пандемия». По мнению ВОЗ, вал публикаций, особенно недостоверных, мешает наблюдению и лечению болезни. Сейчас из всех утюгов лезут советы, как победить вирус: есть чеснок или имбирь, смешать соду с лимонной кислотой — это великое чудесное средство из Израиля; полоскать горло горячей водой или полоскать с бетадином — антисептическим средством. Или что-то еще. Часто эти советы идут с сопроводительным текстом: это сказал врач или это данные каких-то медицинских институтов. В результате человек теряется в огромном количестве информации, не может отличить достоверную от вредной.
А есть конкретика — насколько сильно фейки мешают лечению болезни?
Еще до начала вспышки коронавируса специалисты по эпидемиологическому моделированию Юлий Брайнард и Поль Хантер в 2019 году опубликовали работу, показывающую, что фейковые новости крайне вредят лечению болезни.
10 марта 2020 года группа итальянских исследователей выпустила препринт статьи, в которой проанализировала распространение инфодемии о коронавирусе в популярных социальных сетях: Instagram, Twitter и YouTube. Модель распространения новости они построили по такому же принципу, как определяется эпидемиологический уровень опасности. Если репродуктивная скорость ® вируса равна нулю, значит он — слабый и практически не заразен. Если больше, значит вирус способен передаваться. Ровно такую же модель исследователи применили к каналам распространения информации в социальных сетях. И согласно их выкладкам на основе анализа восьми миллионов постов, видеороликов, репостов самым нейтральным по уровню заражения оказался Twitter — R=1,25. А самая инфозаразная сеть — Instagram. Степень заражения информацией, в том числе недостоверной, — 2,25.
Существует ли собирательный образ распространителя фейков?
В ранних исследованиях 1940−1950-х годов считалось, что слухи распространяют малообразованные слои населения. Казалось бы, есть все основания так думать. В 1952 году был создан Гарвардский проект. Бывших жителей Советского Союза, которые по разным причинам оказались на территории Германии и США, опрашивали на тему их жизни в СССР. В анкете затрагивалось много разных тем. И, в частности, был вопрос о том, каким источникам информации они верят. Выяснилось, что в основном люди верят слухам. В группу, которая больше всего верила слухам, входили рабочие и крестьяне.
Казалось бы, доказательство налицо. Однако позже ситуация была пересмотрена благодаря замечательному французскому социологу Жан-Ноэлю Капфереру. В 1980-е годы во Франции началась массовая паника по поводу того, что пищевая добавка Е-330 (лимонная кислота) — это канцероген. А значит все продукты с этой пищевой добавкой — хлеб, печенье, сладости, кока-кола — все они на самом деле существуют для того, чтобы убивать людей. И это заговор корпораций. Про это распространялась листовка, очень непритязательная, которая якобы была написана от имени госпиталя в Париже, а также от имени некоей клиники в городе Вильжюифе.
Впоследствии эти листовки получили название «вильжюифские». Возникшая паника довольно быстро перебросилась в другие европейские города, там начался продуктовый ажиотаж наоборот. Если сейчас мы массово все скупали в магазинах, то тогда старались не покупать соки, хлеб и кока-колу. Капферер задался простым вопросом: как лидеры мнений, то есть не просто образованные люди, а те, кто в силу своей специализации должны в проблеме разбираться, реагируют на фейк?
Ученый договорился с французской национальной службой здравоохранения и провел опрос учителей и врачей по поводу этих листовок о пищевых добавках, содержащих канцерогены. Половина опрошенных врачей мало знала о листовках. А вот вторая половина знала хорошо. Но из осведомленных лишь единицы пытались информацию проверить, то есть подошли к ней критично. Все остальные учителя и врачи с готовностью рассказывали людям, зависящим от их мнения — то есть школьникам, их родителям, пациентам — о том, что пищевые добавки опасны, это канцерогены, вызывающие рак. Некоторые сами раздавали листовки. То есть получилось, что лидеры мнений во многих случаях оказывались двигателями этих слухов.
Все исследования показывают, что фейки распространяем мы все. Корреляция по полу, возрасту, образованию, социальной принадлежности отсутствует.
Но зачем люди распространяют фейки?
Кроме мнения ВОЗ, что фейки исключительно вредят, существует противоположное мнение антропологов и эволюционных психологов, построенное на теории великого ученого-антрополога Робина Данбара. Человеку просто необходимо поддерживать социальные связи, в том числе через неформальный обмен информацией, через сплетни и слухи. В период стрессов, разных угроз эта потребность усиливается, становится жизненно необходимой. То есть с точки зрения антропологов в фейках нет опасности. Даже наоборот — это такой социальный клей, который связывает людей друг с другом.
Обратите внимание — в основном тексты распространяются с хорошими и добрыми побуждениями, это как бы советы, как правильно спастись, проявление заботы друг о друге. Я забочусь о родителях друзей своего сына, поэтому посылаю в родительский чат рассказ о том, как надо пить настой чеснока. Содержательно — совет неправильный, но это демонстрация того, что я и ты — в одной лодке, я помню о вас. В ситуации разрушения связей, социальной автономизации — это способ поддержать друг друга.
Но почему мы не поддерживаем друг друга какими-то полезными сообщениями, репостами статей, написанных врачами? Таких текстов ведь тоже сейчас немало?
В 2018 году в журнале Science вышло исследование о фейках. На обложке журнала была представлена густая паутина фейковых новостей. Между ними — редкие красные пятнышки — правдивые новости. Группа исследователей в течение одиннадцати лет очень тщательно следила за тремя миллионами пользователей в Twitter, то есть с момента появления этой социальной сети. Ученые изучали жизнь трех типов новостей: фейковых, истинных и «смешанных», то есть тех, где часть была подлинная, а часть — ложная. Статистический анализ показал: для того чтобы дойти до 1500 пользователей, настоящим новостям требуется примерно в шесть раз больше времени, чем фейковым. И в двадцать раз быстрее фейковые новости дойдут до десятой по глубине цепочки ретвитов.
Главное, что влияет на людей — фактор новизны и страха. Последний пункт анализируется по количеству комментариев: «кошмар», «ужас», «страшно-то как». Если их много — новость имеет гораздо больший шанс быть перепощенной вне зависимости от того, фейковая она или настоящая.
Считается, что некоторые слухи, то есть фейки, убивают. Вернее, они вызывают панику, которая может к этому привести. Это так?
Слухи действительно могут приводить к прямому насилию. Так происходило во время эпидемии холеры в Российской империи в 1830—1832 годах. Тогда прошли слухи, что никакой холеры нет, а заразу завозят евреи, поляки, французы. Либо это акция правительства для уменьшения населения. Врачи специально травят мышьяком людей под видом лечения от неизвестной болезни. Второй вариант слуха вызывал нападения на врачей, нападения на армию, убийства. Были холерные бунты, что вызывало приход в эти города еще раз армии и новой волны насилия.
Современная ситуация: 2017−2020 годы. Время от времени всплывает слух о том, что в кустах нашли ребенка, а у него вырезана почка, в руках записка «Спасибо за почку» и сколько-то денег в кулаке. Слух особо популярен в странах с колониальным прошлым и с плохой экономической ситуацией. Если он распространяется, то вероятность убийств и насилий крайне велика. Так было в Индии, Венесуэле, Мексике. Распространение слуха вызывает приступ насилия, и это приводит к убийству. Так что паника — не такая веселая и безобидная вещь.
Но я хочу особо подчеркнуть, что паника — это триггер. Я могу придумать прекрасную новость, что ко мне в гости сегодня прилетал инопланетянин. Могу написать об этом в социальных сетях. Это будет фейк. Но с какой вероятностью люди начнут его распространять и массово репостить? Только в одном случае, если они ожидают чего-то подобного.
Паника, насилие, с ней связанное, возникают, когда есть недоверие каким-то институтам. Если мы знаем, что официальная информация часто склонна преуменьшать проблему, делает ее более розовой, чем есть на самом деле, то скорее всего народ побежит покупать гречку.
Есть ли какие-то национальные особенности у фейков?
Городские слухи существуют во всех странах. Есть разница в содержании. Мы сейчас сформировали интернациональные группы по исследованию легенд, фейков в связи с коронавирусом и возникающих в связи с ними разных социальных практик. Как правило, в центре российских слухов — недоверие к официальной информации. Люди беспокоятся, что от них что-то скрывают. В Испании этого мало, в Канаде практически нет.
К вирусам вырабатывается иммунитет. Можно ли выработать иммунитет к фейкам?
Конечно, и мы это видим прямо сейчас. В последнюю неделю был вал фейков. Наш мониторинг ловил в среднем по три-четыре новых сюжета ежедневно. И сейчас к этому начал вырабатываться иммунитет. Мне начали массово приходить аудиосообщения, представляющие из себя пародии на фейковые новости. Просто блистательные. В голосовом сообщении тревожный мужской голос говорит: «Пожалуйста, срочно передайте всем! Это очень важная информация! Сестра жены сообщила, что из министерства пришел секретный приказ: за мартом обязательно последует апрель!».
Недавно был принят закон, который ужесточает наказание за распространение фейков. Он поможет сбить волну?
Исторический опыт показывает, что наоборот — может подстегнуть. Ну и против кого бороться? Люди, которые рассылают фейки, часто сами не знают, правда это или вымысел. И оперативно это узнать бывает затруднительно.
Допустим, вам пришло сообщение — к Москве стягиваются войска. Как оперативно узнать — правда это или вымысел? Вы репостите это сообщение в школьной группе, потому что посчитали важным. Значит — виноваты и завтра на зону?
В советское время в Уголовном кодексе была статья 58.10 «Антисоветская агитация и пропаганда». Те, кто по ней попал на зону, получили печальное прозвище «анекдотчики». Потому что очень многих сажали за пересказывание, как тогда говорили, «контрреволюционных слухов и анекдотов».
Это как раз и доказывает, что теория Робина Данбара о социальном клее верна. В условиях, когда на людей оказывается чудовищное давление, им жизненно необходимо сохранять социальные связи. Пересказ политического слуха или фейка — это как раз демонстрация доверия.
Как пандемия коронавируса изменила мир:
Это тоже интересно:
